Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]
«Так я его видел еще прошлой осенью».
Мы помолчали, глядя на яркий экран, на котором появлялись и тотчас словно сгоняли одна другую светлые мерцающие надписи. И только когда после них задвигались на экране фигуры людей и громче зазвучала музыка, я опять заговорил с Дорой:
«Уехал?»
Она вздрогнула, склонила голову и стала перебирать на коленях пальцы рук, точно первоклассница при счете.
«Сразу после того, как ты ушел. Упрашивала ночевать — только отмахнулся: «Отгостился, — говорит, — я у тебя. Поступай, как знаешь. Пес, — сказал, — с тем же подрядом! И связываться не буду…»
«Это хорошо. Что‑то тронулось в нем к лучшему. Это пусть он утрясет сам. А у нас своя проблема, — пустил я в ход официальное словцо, потому что на меня нахлынул балагурный раж, и я почти приник губами к ее уху. — Ну, так как насчет разницы‑то между умственным и физическим?.. Устраним, да?»
Она едва не прыснула смехом и задорно толкнула меня плечиком.
«Давай руку, — ласково шепнул я. — Чья горячее?»
«Твоя».
То‑то и есть. Горючего в ней хватит еще пятилеток на шесть, на семь…
Так мы сидели, обрадованные тесной близостью друг к другу. Мы совсем не следили за ходом картины, лишь изредка поглядывали на экран, где «не наши» парни то дрались, то с недозволенным лихачеством гонялись на грузовиках, то вместе с машиной сверзались с откоса в карьер. Вот уже именно «адские водители»…
Дорога вывела Сашу с Писцовым к опушке, за которой в глаза им сразу хлынул открытый простор и свет. В отдалении, на обширном пойменном лугу, блеснула в зеленой береговой излучине река. К ней от зазубренной дымчато‑синей каймы на горизонте, словно бойцы в атаке, сбегали по желтому покатому полю поставленные на комелек бесчисленные околотки льна.
— А вот и наше Новинское, — указал Саша налево, на длинно растянувшееся по заречью село. Дома были обращены к ним задворками. Над серыми тынами и низким вишняком за ними немало новых домов без солнца ярко лоснились тесовой обшивкой. Светлее вечернего неба, уже сплошь затянутого облачностью, выделялись и шиферные крыши скотного двора да двух силосных башен. Заметив, что Писцов смотрит на двор, Саша сказал: — На нашей ферме, как и в третьей бригаде, тоже введена электродойка. Вы посмотрите завтра на оборудование.
— Обязательно, — обещал Писцов, но тут же опять обратился к Саше с вопросом, не перестававшим занимать его:
— Значит, отвоевали‑таки Дору?
— Довелось. А не думал, что так получится.
— Тестя, говорили, не было на вашей вечеринке в школе? Что же он не пожелал?.. С досады?
— Пожалуй, со стыда. Доре не отказал в регистрации со мной, а сам вроде захворал у себя дома. И мать Доры не отпустил. Да мы вскоре помирились. Он той же весной оставил свой топор и поступил на химзавод в охрану.
Теперь он уж на пенсии и живет с мамашей в новой квартире. Завод‑то эти годы стал втрое больше, продвинулся на полкилометра по берегу Волги. Затенок уж нет: их застроили каменными четырехэтажными домами. Все хибары снесены, Карп Зосимыч, когда бывает у нас, каждый раз хвалится: «Хорошо нам теперь с бабушкой: ни дров не запасай, не ходи к колонке за водой, ни нужника не чисти. Все под рукой». А я ему его же посказухой: «То и главное, папаша!» И у нас с Дорой неплохая квартира — в том доме, где жила Варвара Павловна. Варвара Павловна совсем уехала в город к сестре, а Дора вернулась с зачетной сессии и получила квартиру. Никодим Северьянович даже дал нам казенный диван из своего директорского кабинета. Окна из нашей квартиры прямо в парк. Мы не закрываем их: чтобы птиц было слышно, да и воздух чудесный!
— Дора в то же лето окончила институт?
— Ой, нет. Только через два года. Получилась затяжка.
— Почему?
— Сначала я сам притормозил ее разгон к «корочкам», не спеши, сказал, с разовой засыпкой — барабан забьешь. Оно не зря говорится: торопом ворох не провеешь. А провеешь да смелешь — после спохватишься: на зубах захрустит. А насчет списывания да заготовок шпаргалок хоть смехом, но пригрозил: как, говорю, догляжу еще — берегись, поеду в ваш институт на ученый совет и все эти вредные сорняки продеру «зигзагом» и «рондалем». Вот и будете знать! Конечно, Дора в год бы управилась — она способная, но отстала… У нас ведь сынок, Ганя. Весь по матери, и лицом, и живостью…
— Да что вы говорите! — с чувством искренней радости воскликнул Писцов и спросил: — А теперь, как она стала матерью, не пропало у ней это… от локотка‑то?
— Что вы!.. Теперь ей хлопотней с семьей‑то, только успевай поворачиваться. А оно еще заметнее, так и бросается в глаза. Да сами увидите и убедитесь.
— Это чудесно! — опять восторженно произнес Писцов. — Да, кстати… А какова судьба того манго? Конечно, оно не попало Доре в приданое?..
— Куда его… У нее и так излишек одежды, только перекраивать да перешивать хватит на десять лет? А от лежки какая уж прочность в ней, в одежде‑то? Она скорей расползется той, что в постоянной носке. Не зря говорится: шей да пори — не будет споры. В этом я уж убедил Дору.
Не доходя до переезда на мелком перекате реки, Саша с Писцовым свернули с дороги на тропу, к лавам для пеших. Четыре длинных бревна были перекинуты в самом узком месте между крутыми берегами. Писцов остановился на середине лав, грудью припал к поручням и посмотрел вниз. Все дно реки заросло длинными водорослями. Течение мотало их зеленые кружева. Ниже, метрах в десяти от лав, берега раздались в стороны и невдалеке опять смыкались близко. В круглом лоне реки образовался глубокий омут. Течение отклонялось к обрывистому левобережью и без ветра давало тут рябь. Из размытого берега торчали обломки серых выщербленных стволов древних сосен, поваленных бурей и запластованных песчаными отложениями.
— Точно оскалился, — взглянув на берег, сказал Писцов, потом посмотрел на середину омута и резко обернулся к стоящему рядом Саше: — Рыба! Вон, видишь? Да не одна, еще… целая стая! На самом верху…
— Голавли, — пояснил Саша. — Они любят, где залом да коряжник…
От реки до села уж было рукой подать. С полей в село стаями слетались на предстоящий ночлег грачи. Оттуда доносился их громкий вечевой галдеж. Он перекрывал все звуки, кроме позвякивания молотка при клепании кем‑то косы.
— Этот выгон, — указал Саша на обширный луг, — мы пролущим осенью и внесем в него минеральные удобрения. Ведь химзавод у нас под боком. Теперь только подсыпай соли на краюшку…
— Да, да, — согласился Писцов, но как‑то рассеянно и отвлеченно. А сам на ходу перелистывал и просматривал блокнот.
Саша смущенно замолчал и отстал от него: он догадался, что журналист, должно быть, уж обдумывает очерк…
Проня Девяткин
Рассказ
Все утро, пока в затопленной делянке колхозники связывали кошмы в плот, над водой держался туман, и лес, стоящий невдалеке, был виден смутно, как сквозь запотевшее стекло. Но к полудню туман рассеялся настолько, что глаз уже различал стволы и сучки крайних деревьев. На воде, затемненной отражением леса, отчетливо выделялись плавающие коряги с лишайниками на рогулинах, плахи и разный в пенку сбившийся мусор. Весь этот буреломный хлам был окантован золотой нитью солнечного отблеска, и над ним толклась мошкара. Ее рои, пронизанные лучами, янтарно светились. Еще только зацветали осина с ивой да ольха набирала красноту, а уж куковала кукушка, и ей весело вторил звонким щебетаньем зяблик.
— Диву даться! — толковали между собой колхозники о теплой ранней весне, которая при благотворном чередовании дождичков и ведра в короткий срок сокрушила зиму. И, словно захмелевшие от обилия света и вешней красы, они не спеша работали на плоту. Хотя им предстоял немалый путь до села, но день был долог, и никому из всех семерых не приходило в голову, что может нарушиться эта легшая на воду кроткая тишина.
Из делянки плот погнали, отталкиваясь баграми. Вывели через старые поруби на главную просеку. Здесь глубина достигла в полбагра, что вызвало неудобство в работе. Пришлось спустить лодку, положить в нее пятипудовый якорь, привязать к кольцу якорного стержня конец снасти, заплыть метров на двести, сбурив якорь, за снасть подтягиваться вперед. Такой способ продвижения доставлял много хлопот. Но бодро настроенным колхозникам это было ни к чему, они еще дружнее действовали с каждым новым заплывом.
Неожиданно плот зацепился за что‑то и… стоп! Какой‑то подводный ствол, должно быть обломленный еще при валке деревьев и случайно уцелевший при подчистке просеки, воткнулся между бревен низко сидевшей кошмы и… задержка. Хотели баграми сломить его или вытащить с корнем — не поддается. Пробовали на всю, до плеча обнаженную руку дотянуться до него из‑под края кошмы лучковой пилой — где там!.. Пытались отцепиться при помощи ваг: подсунули их под кошму со всех сторон, подложили катыши и враз навалились — и все‑таки безрезультатно. Пришлось перерубать у кошмы заднее крепление, после чего грузный березовый бревенник распустился в кисть и соскользнул с задева.
